«Тяжело сказать: иди домой и умирай» Почему американские врачи обрекают людей на мучения

Книги британского нейрохирурга Генри Марша не похожи на традиционные «записки врача». Это не беллетристика. И в них не найти привычных и любимых публикой врачебных баек. Это скорее исповедь, замешанная на острой социальной публицистике, затрагивающей вопросы системы медицинского страхования и врачебной этики. Марш беспощаден к себе, коллегам и всей системе в целом. Но и великодушен в той же степени. Он рассказывает о том, что такое операции на мозге, когда пациент находится в сознании; какова цена врачебной ошибки; что чувствует врач, когда говорит родственникам, что пациент формально жив, но в действительности уже мертв; как сдают нервы у хирургов, почему они становятся заложниками больничной бюрократии и что такое принимать решения о жизни и смерти пациента. На русском языке издательство «Эксмо» выпустило две книги Генри Марша: «Не навреди. Истории о жизни, смерти и нейрохирургии» и «Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии». С нейрохирургом побеседовала обозреватель «Ленты.ру» Наталья Кочеткова.

«Лента.ру»: Давайте поговорим сначала о смерти. У меня сложилось впечатление — возможно, оно ложное, — что сейчас медицина очень сильно продвинулась по части поддержания здоровья, но до сих пор еще довольно робко ведет себя по отношению к смерти, хотя смерть — естественный финал жизни. В одной вашей книге вы описываете случай: индийский юноша разбился в аварии, вы честно сказали его брату, что если его оперировать — он останется глубоким инвалидом, и вы позволили ему спокойно умереть. Не кажется ли вам, что сейчас отнюдь не все врачи могут позволить себе такую честность? Кто-то выполняет условия страховки. Кто-то идет на поводу у родственников. Как с этим быть?

Генри Марш: Очень-очень тяжело сказать пациенту: иди домой и умирай. Трудно говорить родственникам, что ничего исправить нельзя. Легче сделать операцию, продлить ненадолго человеку жизнь. Правда, дальнейшая его жизнь будет полна мучений, а на операцию будет потрачено много денег. По такому пути сейчас идет американская медицина.

Но с возрастом каждый хирург становится мудрее. Он научается испытывать больше симпатии и эмпатии к пациенту. Он понимает, на какую жизнь обрекает больного. Отдает себе отчет в том, каким будет существование пациента и его родных, если он сделает в этом случае операцию и формально спасет пациенту жизнь.

Самое сложное заключается в том, что невозможно принять закон, который бы в этой ситуации регламентировал действия врача. Это всегда вопрос личной этики и личного выбора медика. Научить принимать взвешенные решения в сложных ситуациях можно только личным примером, разговаривая с молодыми врачами о последствиях их поступков и ответственности за них.

Как вы относитесь к эвтаназии? Какие у нее риски, на ваш взгляд, и какие плюсы?

Во многих странах эвтаназия разрешена, и, поверьте, это не привело к каким-то чудовищным проблемам и последствиям. Надо понимать, что эвтаназия — это не когда любой врач может взять и убить пациента. Это когда пациент — если он находится в здравом уме — может сам решать, как ему завершить свой жизненный путь. И, на мой взгляд, это очень важно.

Часто пациенты полагаются на врача как на бога. Но врач — всего лишь человек. И как всякий человек может ошибаться. Цена этой ошибки — жизнь и полноценность пациента. Как врачи справляются с такой ответственностью?

Материалы по теме:

«Его мозг умер, а органы изъяли для трансплантации»Британский нейрохирург Генри Марш о трудных врачебных решениях

6 августа 2017

Это действительно очень сложно, потому что когда ты делаешь ошибки во время операции — последствия могут быть очень серьезными. И среди моих коллег есть те, которым очень тяжело с этим справиться, принять тот факт, что они ошиблись, что это их вина. Многим проще закрыть на это глаза, выбросить из головы и не делать врачебные ошибки предметом для обсуждения, хотя они и не могут себе их простить.

Я придерживаюсь другого мнения и как раз считаю, что необычайно важно обсуждать врачебные ошибки, признавать их, обсуждать их с коллегами, понимать, почему так произошло и что делать в следующий раз, чтобы этого избежать.

А вообще все зависит от того, каким ты родился, какой ты человек по своей природе. Ты либо можешь заставить себя успокоиться, держать себя в руках, либо ты просто не можешь быть хирургом. И, к сожалению, этим вещам не учатся — это то, с чем ты рождаешься.

Обычно люди делятся на тех, кто, однажды увидев операцию, поддаются обаянию процесса, и на тех, кто решают, что не будут этим заниматься никогда. Как вы думаете, какими качествами, склонностями, чертами характера должен обладать тот, кто потом все же становится врачом?

Мне кажется, этот выбор определяют несколько факторов: ты должен любить работать руками, ты должен любить работать головой, быть амбициозным, мужественным и любить преодолевать препятствия. Ну и, конечно, если ты нейрохирург — тебе должен быть интересен мозг.

Сложность в том, что когда работаешь, допустим, хирургом-ортопедом, то большинство твоих операций успешны. Когда же ты работаешь на мозге, то результат твоего вмешательства гораздо менее предсказуем. И нужно очень любить преодоление, проверять себя, добиваться, показывать, что ты можешь это делать, чтобы выбрать именно нейрохирургию.

Как вы пришли к профессии врача? Ведь ваши родители не связаны с медициной. Я знаю о серьезном диагнозе, который был поставлен вашему маленькому сыну и утвердил вас в желании уйти в медицину. Но все же еще до этого, насколько мне известно, вы работали в госпитале. Чем был вызван этот интерес?

Вообще-то я изучал в Оксфорде политологию. Но тут случилась любовь. Это была несчастная глупая влюбленность. Надо сказать, я был неудачливым молодым человеком. Я был так подавлен, что сбежал из университета в глухомань и нашел работу уборщика операционных в госпитале. Там я понял, что хочу стать хирургом. Сначала я даже не думал о нейрохирургии. Мне нравилось работать руками, думать головой и принимать решения.

В университете я изучал политическую историю, в том числе российскую. В моей библиотеке сотни книг о России. Если бы я продолжил заниматься политологией, может быть, я бы даже стал изучать Россию. Но я выбрал медицину.

В 30 лет я впервые увидел операцию на мозге. Меня это так поразило, что я тут же понял: это то, чем я хотел бы заниматься. Это сложная работа, сложный путь, но у меня нет сожалений, что я его выбрал. Мозг — это очень интересно. Проблемы, связанные с мозгом, как правило, очень серьезные. Но это отвечает моему темпераменту — я чувствую себя сильнее, когда этим занимаюсь. Это тешит эго, в конце концов.

Когда я был моложе, мне больше нравились сами операции. А сейчас мне больше нравится сторона работы, связанная с общением с пациентами.

Я благодарен своей профессии за то, что когда ночью я возвращаюсь домой, мне не нужно задаваться вопросом: «Господи, делаю ли я что-то полезное?». К сожалению, бывают не только хорошие дни, но и плохие. Если бы нейрохирургия была очень простой, мое занятие ничем не отличалось бы от работы в офисе. Но в этом преодолении трудностей есть свое наслаждение.

В своих книгах вы не только рассказываете истории, но и поднимаете вопросы системы медицинского обслуживания. Вам удалось решить какие-то общественные проблемы при помощи книг? Каким был отклик на них в Великобритании?

За 40 лет медицинская система очень поменялась. 40 лет назад больницей управляли врачи, то есть люди, которые знали пациентов, понимали их и работали с ними. Как они решали — так и делали. Потом в больницах появился класс бюрократов среднего звена, которые рассказывают врачам, как они должны работать. Если раньше была установка на то, чтобы тратить меньше, а делать больше, то сейчас медицинские услуги обходятся все дороже и дороже.

Общественного обсуждения по этому поводу много, и своими книгами я стараюсь это поддерживать, потому что уверен, что это очень важно. Если ты относишься к людям как к тем, кто не способен нормально работать самостоятельно, то они и не будут нормально работать. Если профессионалам постоянно приказывать, то система не будет эффективной — это то, что случилось с экономической системой в Советском Союзе: она не была эффективной из-за излишней зарегулированности. И мне бы хотелось, чтобы медицинская система Великобритании избежала этой опасности.

Чехов и Булгаков были врачами и писателями. Но их книги — художественная проза. Вы не думали написать роман?

Так как мои книги пользуются популярностью, издатели требуют, чтобы я писал еще. И я хочу написать книгу для детей о мозге, чтобы они с ранних лет задумывались о том, как они на самом деле думают, как работает их мозг, что такое мышление, что это за сложный процесс, происходящий благодаря электрохимическим импульсам. Мне кажется, реальность всегда удивительней и неожиданней любого вымысла.